Поставим себя на место одного из них, и, рассуждая исключительно рационально, попытаемся принять решение. Если мы испуганы, мы скорее всего будем думать только о себе. Страх включает инстинкт самосохранения, который зачастую сильнее моральных норм и обязательств. Вот примерный ход мысли в этом случае: «если я промолчу, а он расколется, я сяду на 10 лет. Этого допустить нельзя. Если я расколюсь и он расколется, мы оба сядем на 5. Тоже плохо, но все-таки не 10 лет. Если он не расколется, то он сядет на 10 лет, но я-то выйду на волю. Есть, конечное, шанс, что он не расколется, и если я тоже не расколюсь, то мы получим оба по несколько месяцев, но риск сесть на 10 лет слишком велик. Итак, я не буду молчать и дам на него показания. Вне зависимости от того, даст ли он показания на меня или нет, я смогу избежать самого страшного – десятити лет тюрьмы, а может – и вовсе выйду на свободу, если он промолчит».

Действуя рационально в своих интересах, участники этой игры приходят к иррациональному результату: по крайней мере один из них сядет, а возможно и оба, в то время как они могли бы отделаться шуточным сроком, если бы были уверены, что сообщник промолчит. Дилемма «молчать - давать показания» разрешается в пользу дачи показаний, хотя с точки зрения коллективного интереса это решение, мягко говоря, не оптимальное.

Авторство дилеммы заключенного принято приписывать американским математикам Мерриллу Флуду и Мелвину Дрешнеру, которые в 1950-ом году сотрудничали с корпорацией РЭНД. Они сформулировали эту дилемму в иной форме, и она послужила РЭНДу в разработках стратегий ядерного противостояния. 

Само название «дилемма заключенного» (prisoner’s dilemma) дал этой игре Альберт Такер. Он же сформулировал ее в виде выбора, который делают арестованные. С тех пор игра стала любимицей социологов, ее исследуют, осмысляют и видоизменяют тысячи авторов.

Среди причин огромной популярности дилеммы заключенного выделим одну: она описывает выбор, который встает перед нами изо дня в день в течение всей нашей жизни. Это выбор между солидарностью с другими людьми и своими личными интересами.

Он особенно важен для современной России, которая перешла от модели солидарности, насаждавшейся в СССР, к крайнему индивидуализму. 

* * *

Мысленно поставим себя на место следователя. Его цель – выбить показания. Он не может изменить человеческие свойства подозреваемых, но в его силах поставить их в условия, в которых они поведут себя предсказуемым образом. 

Рычагов давления в руках следователя всего два: страх и изоляция. Их и оказывается достаточно, чтобы вынудить заключенных действовать в его интересах, а не в своих. 

Ровно то же самое произошло и в постсоветском обществе. Страх перед подступающей бедностью, перед нищетой и голодом, помноженный на изоляцию, вызванную разрушением привычных норм социальной жизни и дефицитом времени, незамедлительно дал свои результаты. Многомиллионный народ, еще вчера живший в рамках советской солидарности, совершил квантовый переход в состояние гипериндивидуализма. 

Такова сила страха.

Обратим внимание на граничное условие «дилеммы заключенного», а именно на тюремные стены, решетку на окне, койку и дверь с глазком. Они говорят человеку, перед которым встал выбор, об одном: он уже попал в беду и может дальше только проиграть. Единственное, что ему остаётся – это минимизировать неизбежные потери. 

Это, на мой взгляд, самый существенный фактор в дилемме заключенного и во всех теориях кооперации, построенных и изучаемых с ее помощью. В (со)обществе, построенном на страхе лишиться того, что имеешь, солидарность в большинстве случаев невозможна. Сама постановка проблемы как минимизации потерь направляет ход событий совершенно определенным образом.

Как и вообще все важнейшие вещи в западных социальных теориях, это условие минимизации потерь и роль следователя в дилемме заключенного не обсуждается. Они, отмечу, на самом деле являются важней особенностью дилеммы заключенного. Это та мина, которая закладывается в сознание всякого, кто начинает думать о кооперации и солидарности в обществе в рамках этой и подобных ей игр.

* * *

Чтобы убедить читателя, насколько важны эти фоновые условия, я сейчас переформулирую дилемму и попытаюсь найти решение в получившейся новой игре.

Есть три человека, у каждого по тысяче рублей. Каждый из них хотел бы пойти в ресторан, но обед на одного человека там стоит 1500. Будем считать, что, как и в случае дилеммы заключенного, все трое действуют только в своих интересах. Цель каждого – поужинать. Они не друзья, никаких моральных запретов у этих троих, допустим, нет, но силы каждого из них равны, поэтому отнять деньги у другого ни один из них не может. 

Вот решение: те двое, которые смогут первыми договориться между собой, отнимут деньги у третьего и пойдут на них в ресторан.

Теперь анализ. В этой игре мне не понадобилось вводить ни моральных норм, ни как-либо еще расширять мотивации участников сверх их личных интересов. Каждый из них по-прежнему действует в своих и только в своих интересах, но решение получается совершенно противоположное, нежели в «дилемме заключённого». Оно предполагает солидарные действия, а не индивидуалистические. 

Кроме того, в отличие от дилеммы заключенных, в решении появляется группа. Ее возможности выше возможностей любого из трех отдельно взятых участников, и в силу этого группа может перераспределить ресурсы в свою пользу. Что, надо заметить, дает прямую выгоду каждому из участников группы. Они ничего не теряют в этой ситуации, только выигрывают. Теряет тот, кто не успел организоваться в группу. Это основной недостаток в его стратегии в рамках этой игры.

Я предвижу критику этой модели. Действительно, это игра описывает поведенческие стратегии, характерные для криминального мира. Но вся суть в том, что она применима отнюдь не только среди бандитов. 

Эта игра наглядно описывает условие любой человеческой кооперации и солидарности. Назовем это условие: кооперация и солидарность должна приносить выгоды каждому из членов той группы, в рамках которой она осуществляется.

Если ресурсы, которые осваивает группа, перераспределяются за счёт других людей, встает вопрос о моральности и законности такого перераспределения. Но при его решении часто опускают очень важное, на мой взгляд, обстоятельство. Если держать под моральным или законодательным запретом такое перераспределение, теряется сама возможность групповой солидарности. В некоторых ситуациях потеря групповой солидарности еще более тяжелое нарушение коллективной морали. Оно ведет к аномии и деморализации, которые могут оказаться гораздо хуже силового перераспределения ресурсов. 

Иными словами, существование групповой солидарности - настолько важное условие жизни народа, что оно может (и на мой взгляд, должно) перевешивать многие другие соображения. В том числе и «мораль».

Говоря языком теории игр, перераспределение ресурсов группой может быть не Парето-оптимальным. Но вспомним, что решение дилеммы заключенного тоже не Парето-оптимально (т.е. не ведет только к выигрышу всех или хотя бы одного). При этом, если ситуация развивается по сценарию дилеммы заключенного, решение не оптимально с точки зрения Парето, кроме того, в решении нет групп. В случае задачи группового перераспределения (назовем ее так), нет оптимизации по Парето, но на выходе есть дополнительный выигрыш – сформировавшаяся группа. Которая впоследствии может навести порядок, заниматься созидательной деятельностью и всем, чем ей будет угодно, - чего не может ни один из участников в одиночку.

Теперь несколько слов о "вегетарианском варианте" группового перераспределения. Например, задачу можно переформулировать так: чтобы достать два яблока, растущих на высокой ветке, нужно объединенное усилие двух человек: скажем, один должен встать на плечи другого. Первые двое, которые договорятся и будет теми, кто сорвет плоды, а все другие, сколько бы их ни было, не получат ничего. В этом случае речь идет не о перераспределении ресурсов, а об их добыче. 

Пример этот необходим, чтобы сделать акцент на кооперации и солидарности и их выгоде. Но здесь же надо добавить, что если параллельно возникнет группа, ставящая целью именно и только перераспределение ресурсов в свою пользу, созидательная группа не получит выгод от кооперации. Попросту говоря, у добытчиков яблок отберут все яблоки. А группы такие обязательно появятся.

В этом-то и был дефект той модели групповой солидарности, которая была характерна для СССР. В советской системе разрешалась – и то со множеством оговорок – кооперация, направленная на добычу ресурсов. Но даже защитить добытое советские люди не могли. 

Результат нам известен. 

* * *

Насколько дилемма заключенного емкая модель для теперешнего российского общества говорить нет необходимости. Наверное, не стоит писать и о том, насколько эффективно эта модель загоняет общество в примитивизм и регресс. 

До тех пор, пока люди действуют в рамках этой дилеммы, они остаются пылью под ногами любой группы. Именно любой, даже самой жалкой. 

Уйти от этой модели значило бы решить многие российские проблемы. 

В заключение несколько слов о том, как именно расширяется наш жизненный выбор, если мы начинаем смотреть на других людей не только в рамках дилеммы заключенного, но рассматриваем и вариант группового перераспределения. Человек, взглянувший на мир в свете группового перераспределения, побеждает страх. Следователь больше не властен над ним, потому что за заключённым стоит группа. Его силы увеличились пропорционально размеру и сплоченности этой группы. Кроме того, он начинает чувствовать вкус к жизни, ведь теперь он может не только проиграть (сесть на несколько месяцев, 5 лет или 10), но и выиграть.

Ах да, чуть не забыл. Помимо победы над страхом, вся группа идет в ресторан ужинать.